door Ангелина Шустрова 3 jaren geleden
369
Meer zoals dit
В Едином Государстве Замятина действует ограничение на размножение и существует такая научная дисциплина, как «детоводство» (по аналогии с садоводством, куроводством и рыбоводством). Если женщина недотягивает до Материнской Нормы — скажем, по росту, как первая подруга главного героя, — ей не суждено стать матерью. Аналогичная ситуация с Отцовской Нормой. Таким образом, сглаживаются различия не только в поведении, но и во внешнем виде людей будущего, их фенотипе.
"Самыми важными „манхэттенскими проектами“ грядущего будут грандиозные, организованные правительствами исследования того, что политики и привлеченные к участию научные работники назовут „проблемой счастья“, имея в виду проблему привития людям любви к рабству. <…> Любовь к рабству может утвердиться только как результат глубинной, внутриличностной революции в людских душах и телах. Чтобы осуществить эту революцию, нам требуются, в числе прочих, следующие открытия и изобретения. <…> …Надежная система евгеники, предназначенная для того, чтобы стандартизовать человека и тем самым облегчить задачу администраторов. В „О дивном новом мире“ эта стандартизация изготовляемых людей доведена до фантастических — хотя, наверно, и осуществимых — крайностей"
Главный фетиш цивилизации «нумеров» — рациональность. Согласно декрету о Великой Операции, все граждане должны пройти профилактическое удаление органа, отвечающего за фантазию, за воображение, — «чтобы стать совершенными, машиноравными». То, что не имеет практического значения, не помогает в решении конкретных прикладных задач, должно быть редуцировано, выведено под корень.
"У них нет воображения, у этих чистеньких молодых людей в стерильных комбинезонах и шлемах, напоминающих стеклянные аквариумы. Они исповедуют новую религию, на груди у них на золотых цепочках скальпели, на головах диадемы из микроскопов, в руках сосуды с дымящимися благовониями, но на самом деле это всего лишь бактерицидные автоклавы. Они хотят покончить раз и навсегда со всякой чертовщиной. Имена По, Бирса, Готорна, Блэквуда не должны осквернять их стерильные уста"
Идея единого мирового государства без границ, без этнических и территориальных конфликтов (с последующим отмиранием самого понятия «государство»), характерна прежде всего для классической «позитивной» утопии. У Евгения Замятина такое государство становится символом безальтернативности, отсутствия выбора между разными социальными стратегиями, разными образами жизни.
"— Не понимаю, почему эта цивилизация еще существует. Ведь здесь нарушен закон Синед Роба. Если они достигли высокой техники и почти подошли к овладению космосом — и не позаботились о моральном благосостоянии, куда более важном, чем материальное, — то они не могли перейти порога Роба! Ни одно низкое по морально-этическому уровню общество не может его перейти, не самоуничтожившись, — и все же они его перешли!
— Как же вы не догадались, Рифт! Их цивилизация с самого начала была монолитна, так же как и народ, на какие бы государства они временно не разъединялись. Железная крышка олигархии прихлопнула всю планету, сняла угрозу порога Роба, но и уничтожила возможность выхода из инферно…"
Создание нового человека, не отягощенного инерцией прошлого, свободного от заблуждений и убеждений предыдущих поколений, невозможно в рамках традиционных социальных институтов, таких как семья. Начинать следует с чистого листа — на этом сходятся авторы самых грандиозных утопий и антиутопий ХХ века.
"Четверка обитателей 18-й комнаты была широко известна в пределах Аньюдинской школы. Это было вполне естественно. Такие таланты, как совершенное искусство подражать вою гигантского ракопаука с планеты Пандора, способность непринужденно рассуждать о девяти способах экономии горючего при межзвездном перелете и умение одиннадцать раз подряд присесть на одной ноге, не могли остаться незамеченными, а все эти таланты не были чужды обитателям 18-й"
Одна из самых запоминающихся черт «мира будущего» в романе «Мы» — повсеместное упразднение имен собственных и замена их безликими буквенно-числовыми идентификаторами. Автор представляет нам главного героя как «нумер Д-503», а его подругу-революционерку — как «I-330». Замятинские «нумера» — безликая масса, взаимозаменяемые винтики в машине всеобщего благоденствия, имена им попросту ни к чему.
"Наше имя Равенство 7‑2521. Так написано на нашем железном браслете, таком, какой все люди носят на левом запястье. Нам двадцать один год. Наш рост шесть футов. Это плохо, не так уж много людей шести футов ростом. Учителя и Начальники всегда выделяли нас и, хмурясь, говорили: „Равенство 7‑2521, в твоих костях живет зло, ибо твое тело переросло тела твоих братьев“. Но мы не в силах изменить ни нашего тела, ни наших костей"
Отказавшись от продуктов животного и растительного происхождения, герои Замятина употребляют пищу, изготовленную из нефти. С одной стороны, это великое благо, возможность накормить всех голодных — тема для 1920-х более чем актуальная. С другой стороны — символ: обрывается еще одна нить, связывающая нового человека с «человеком естественным», природным.
"— Как вам, вероятно, известно, мысль о создании „искусственного хлеба“, изготовляемого в лаборатории, давно занимала ученых. Но все они шли неверным путем, пытаясь решить вопрос исключительно силами одной химии.
Химия — великая наука и великая сила, но каждая наука имеет свои пределы. <…> Живые организмы — та же лаборатория, где происходят самые изумительные химические процессы, но лаборатория, не требующая участия человеческих рук. И я уже много десятков лет тому назад начал работать над культурой простейших организмов, пытаясь вырастить такую „породу“, которая заключила бы в себе все необходимые для питания элементы. Эта задача была выполнена мною успешно ровно двадцать лет тому назад"
Социум, описанный Замятиным, возник в результате Великой Войны города с деревней, длившейся двести лет. Теперь безупречные, по линейке прочерченные города Единого Государства отделены от хаотичной естественной природы Зеленой Стеной. Тема противостояния природы и цивилизации принадлежит к числу вечных и обыгрывается в произведениях разных жанров, не только в утопиях, антиутопиях и дистопиях.
"Мутное лиловатое облачко сгустилось вокруг голой головы Слухача, губы его затряслись, и он заговорил быстро и отчетливо, чужим, каким‑то дикторским голосом, с чужими интонациями, чужим, не деревенским стилем и словно бы даже на чужом языке, так что понятными казались только отдельные фразы:
— На дальних окраинах Южных земель в битву вступают все новые… Отодвигается все дальше и дальше на юг… Победного передвижения… Большое разрыхление почвы в Северных землях ненадолго прекращено из-за отдельных и редких… Новые приемы заболачивания дают новые обширные места для покоя и нового продвижения на… Во всех поселениях… Большие победы… Труд и усилия… Новые отряды подруг… Завтра и навсегда спокойствие и слияние…"
Общество романа «Мы» — прежде всего общество тотальной слежки. «Нумера» живут в домах с прозрачными стенами, здесь процветает взаимное доносительство, специальные органы неусыпно следят за самыми интимными сторонами жизни героев.
"За спиной Уинстона голос из телекрана все еще болтал о выплавке чугуна и перевыполнении девятого трехлетнего плана. Телекран работал на прием и на передачу. Он ловил каждое слово, если его произносили не слишком тихим шепотом; мало того, покуда Уинстон оставался в поле зрения мутной пластины, он был не только слышен, но и виден. Конечно, никто не знал, наблюдают за ним в данную минуту или нет. Часто ли и по какому расписанию подключается к твоему кабелю полиция мыслей — об этом можно было только гадать. Не исключено, что следили за каждым — и круглые сутки. Во всяком случае, подключиться могли когда угодно. Приходилось жить — и ты жил, по привычке, которая превратилась в инстинкт, — с сознанием того, что каждое твое слово подслушивают и каждое твое движение, пока не погас свет, наблюдают"
В романе «Мы» существуют выдающиеся централизованно «розовые карточки», без которых — ни-ни.
"Над ними в спальных залах, на десяти последующих этажах, малыши и малышки, кому полагался по возрасту послеобеденный сон, и во сне этом трудились не менее других, хотя и бессознательно, усваивали гипнопедические уроки гигиены и умения общаться, основы кастового самосознания и начала секса. А еще выше помещались игровые залы, где по случаю дождя девятьсот детишек постарше развлекались кубиками, лепкой, прятками и эротической игрой"
Целенаправленное исключение из разговорной практики лишних, устаревших, чуждых победившему классу слов (например, «семья», «вдохновение» или «икона») и введение неологизмов («нумер», «юнифа», «стопудово», «розово‑талонно» и так далее)
ироири
"Это прекрасно — уничтожать слова. Главный мусор скопился, конечно, в глаголах и прилагательных, но и среди существительных — сотни и сотни лишних. Не только синонимов; есть ведь и антонимы. Ну скажите, для чего нужно слово, которое есть полная противоположность другого"
